Хтон. [Дилогия "Атон": Хтон. Фтор] - Пирс Энтони

Когда Атон осознал потребность в нем, тот существовал: проем в неведомое. Он мог вести к смерти или к еще более мерзкому выбору, чем те, от которых он бежал. Раз сделав шаг, его уже нельзя отменить, как нельзя обратить вспять водопад. Атон медлил.

— Аврелий умер, — произнесла совсем рядом миньонетка. Она почувствовала, что старик скончался, побежденный наконец подлинным болотным чудовищем — ржой. Атон и сам ощутил потерю, снятие чувственных перегородок в полутелепатии, обладание которой раньше не подозревал. Это же чувство наводило на мрачную мысль, что он сам, хотя и непреднамеренно, сыграл определенную роль в смерти отца. Было ли решение, которое он принял, всеохватывающим? Являлось ли оно ценой его побега?

Призванный теперь неясными обстоятельствами, он сделал шаг, отказываясь уточнять, чему равняется страшная цена. Он пройдет по границе душевного здоровья — ради угасающей надежды, которую та предлагала. Водоворот засосал Атона, его накрыла темная удушающая волна, уносившая его, в конце концов, к…

Пятнадцать

Атон оказался на поверхности астероида космотеля — беззащитный между его глыбой и безмерностью космоса. Беззащитный, поскольку скала эта была безвидна, а ночь темна: притяжение не успокаивало его в своих объятиях, атмосфера не ласкала плотно облегающий костюм. Только статическое действие ботинок устанавливало слабый контакт с крохотной планеткой, связав их до тех пор, пока он не оттолкнется сразу двумя ногами. Пока не подпрыгнет.

Он огляделся, испытывая внутренний трепет от этого исключительного и по-своему приятного столкновения с неживой природой. Позади находился шлюз космотеля, ведущий к челноку, на котором он собирался улететь, а также в плюшевые покои — к предложению, которое он не мог принять. Неважно, что она сказала и кто она такая, — она запретна. Он должен бежать от нее. Но сначала прогулка по астероиду, чтобы успокоиться.

Впереди — почти полное одиночество, а именно в нем он так нуждался. Очевиден был контраст между возможностями человека, пересекавшего сейчас глыбу, на которой он не мог жить: его измеримыми достижениями и безмерным уединением.

Астероид был плоским осколком какого-то большого небесного тела: он напоминал о древних днях Дома-Земли, когда запуганные, прикованные к своей планете предки думали, что их мир плоский. Они были бы правы, живи они здесь.

Безвидная плита была пустынна, как и пейзаж его жизни. Вокруг ночной ее стороны сверкали звезды, обещая волнение, приключения и уют в окружении их великого множества, если только возникала возможность подступить к их населению. Однако он уже бывал в дальних системах, страдал от их эфемерных обещаний и обнаруживал, что сердце его по-прежнему одиноко.

Широкие шаги несли его тело через плато, но одна нога всегда касалась поверхности; он стремился к краю равнины, от которого, как убеждал прозрачный вакуум, его отделяло несколько километров. Равнина завершалась обрывом, кромка крошечной планеты вырисовывалась на фоне звезд тонким перевернутым силуэтом. Атон бросится в забытье, чтобы вечно падать сквозь разверстые пространства своего бесплодного разума, в котором наконец-то произошло некое подобие зачатия.

Слишком быстро он достиг этой границы. Его душа откладывала попытку. «Моя плоть, — подумал он с горьким юмором, — хочет, но мой дух слаб».

Толчок, обманчивый при отсутствии притяжения, понес его дальше. Он обогнул обломанный край, и башмаки его прилипли к почве так же крепко, как его дух — к бесплодной жизни. Астероид был тонок; с этой стороны едва ли тридцати метров в толщину. Зазубренный искромсанный слой обнажал свою рану — здесь его вырвали из материнского тела и швырнули в забвение вечность тому назад. С какой жуткой болью начал он свои скитания — один, совершенно один!

Атон нагнулся и нашел окаменелость: крупный, больше ладони, листок, вдавленный в камень. Останки живого существа, более прелестного в своей смерти, чем в жизни. Ибо красота его не угаснет, сущность никогда не умрет.

Пальцы в перчатках ласкали твердые зубцы затянувшегося товарищества. Будет ли окаменевший Атон путешествовать по космосу с таким же безразличным блеском?

«Смерть! где твое…»

Чтобы стряхнуть это настроение, он начал взбираться на солнечную сторону астероида. Листок наверняка рос когда-то под солнцем. Если бы удалось войти в былой рай этой окаменелости, увидеть трепещущую листву, коснуться могучего дерева!.. Пустить вспять метроном материи, разрешить все сомнения в нежном слиянии истоков жизни.

При приближении к солнечной стороне высветились изломы горизонта. Еще один толчок, за второй угол…

Атон купался в теплом сиянии солнца; свет, всюду свет, изгонявший всякую тьму и всякие сомнения. Защитный механизм костюма мгновенно скомпенсировал перепад температур. Атон осмотрелся и увидел атмосферу, сверкающие в ней пары, а на земле — растения с крупными зелеными листьями.

«Для меня эта страна роскошна и прелестна, выпуклости холмов высоки и изящны, долины между ними мягко закруглены в ожидании…»

Атон встряхнулся, герметичный костюм сдвинулся вместе с ним, как вторая кожа. Что с ним? Здесь ведь нет атмосферы; значит, не может быть деревьев, поэзии. Голый кусок скалы, кружащийся по орбите вокруг пронумерованной звезды. Галлюцинация далеко не безопасна. Если он и впрямь забудет, где находится, смерть грубо ему об этом напомнит.

«Там внизу, за томящимися горами, где блестят тихие воды, меня ждет источник жизни, в то время как я…»

Потрясенный Атон вновь повернул и зашагал к окаменелости у края планеты. Каким-то образом он машинально прошел по долине дальше, убаюканный намеком на неистовый восторг, которому он не смел отдаться. Что-то уговаривало его, соблазняло, тащило вперед на невообразимое свидание.

За горами были воды, густые и теплые, как свежепролитая кровь.

— Люба! — закричал он. — Уйди из моего воображения! — «Я бежал от твоей жестокости десять лет назад; я едва помню тебя; это не твое место; я боюсь того, что ты символизируешь: это прикосновение крови к моей руке, звук смеха в моих ушах. Ты скажешь, что это — не кровь… не кровь, но блаженство, подаренное моим четырнадцати годам…»

Тяжело дыша, Атон повернул еще раз, желая обрести предметность каменного листка. Это была критическая точка. До сих пор он управлял собой.

Действительность пришла в себя, явив конические обнажения породы, которые он уже миновал раньше, и отбрасываемые ими в лучах далекого солнца мерцающие тени. Пока он наблюдал за ними, тени оплывали, затуманивались. Холмы зеленели, источая блаженство.